В 1947 году приехал учитель географии Константин Георгиевич Пачезерцев в Устьинскую среднюю школу в деревне Устье Ковашевской волости Петергофского уезда, преобразованного из Ораниенбаумского уезда, который затем стал Ломоносовским районом Ленинградской области. В звании старшего лейтенанта Константин был уволен из армии в связи с тяжёлым ранением. Только что закончилась Великая Отечественная война.

В Устье Константин Георгиевич преподавал в начальных классах средней школы и одновременно работал учителем географии в устьинской школе сельской молодёжи. В 1948 году он стал директором устьинской семилетней школы. В деревне Устье также был интернат для детей из окрестных деревень Ломоносовского района: Систо-Палкино, Мустово, Копорье, Ломаха, Коваши, Лендовщина, Мордовщина. К праздникам 7 ноября и 9 мая школьники приводили в порядок братское захоронение на устьинском кладбище, помогали колхозу и лесничеству. Частыми гостями в школе были пограничники, которые оказывали шефскую помощь. При образовании временного посёлка Сосновый Бор в 1958 году деревня Устье вошла в его состав. Устьинская школа была преобразована в 11-летнюю сосновоборскую школу. В день её открытия красную ленточку вместе со строителями перерезал её первый директор К.Г. Пачезерцев. Мне с Константином Георгиевичем довелось познакомиться в 70-е годы прошлого века. Как корреспондент газеты Ломоносовского района «Балтийский луч» я писала о нём очерк как об участнике прорыва блокады Ленинграда. И сегодня, рассказывая о ветеранах Великой Отечественной войны, мы вспоминаем старшего лейтенанта Пачезерцева – кавалера двух орденов полководческого уровня, чьё имя внесено в книгу славы города Сосновый Бор. Орден Александра Невского был учреждён в июле 1942-го одновременно с орденами Суворова и Кутузова для награждения командного состава за выдающиеся заслуги. Обладателей двух орденов Александра Невского в России не более 200, и в том числе наш земляк Константин Георгиевич Пачезерцев – участник операции «Искра» по прорыву блокады Ленинграда. Много лет тому назад он рассказал мне, как это было.

– Июнь сорок первого года захватил меня в Заполярье, – начал свой рассказ Константин Георгиевич. – Заканчивал я срочную службу, мечтал через полгода вернуться домой, продолжить учебу в Ленинградском университете. Не сбылось.

Попал сразу в горячее место: два дня удерживали границу два наших полка. Затем курсы младших лейтенантов в Ленинграде, днём — учеба, ночью — патрулирование по городу. В октябре наш 596-й артиллерийский полк 42-й армии занял позиции «во втором эшелоне», в районе Купчино. А зимовали мы уже на переднем крае, на Пулковских высотах. До переднего края немцев – 400 метров. До апреля сорок второго в боях не участвовали, всего-то раза два пришлось пострелять. Снарядов было мало, их экономили, как могли. Занимались постройкой укреплений, готовили минные поля, но спали, не раздеваясь, автомат под боком. Ведь и немец не дремал. Однако после боев на Синявинских высотах немецкое командование на штурм Ленинграда не решилось, выжидало удобный момент. Но мы больше ждать не хотели, готовились к прорыву. Тайно перебирались ночами под Невскую Дубровку, оборудовали огневые позиции, снарядные ячейки. Рядом с нами располагался Волховский фронт. Готовились изрядно, да и не только мы. Была подтянута пехота, вооружённая лестницами, – берега крутые впереди. И вот 11 января в восемь вечера зачитали нам приказ командующего фронтом: рвать блокаду Ленинграда. Артподготовка назначена на 9.20 у деревни Марьино. Тысячи пушек одновременно ударили по вражеским укреплениям. Били с берега на берег прямой наводкой. Как командир батареи я едва успевал отдавать приказания: орудия стреляли бесперебойно, снег кипел на раскалённых стволах. Здесь впервые мы увидели грозную новинку войны – реактивные минометы или самолетающие мины. Они медленно ползли по воздуху в виде чёрных поленьев с огненными хвостами. Орудия на верёвках спускали под берег. Пехота уже хозяйничала по другую сторону реки. Нападение было полнейшей неожиданностью для фашистов. Охваченные паникой, они удирали, побросав кухни, где суп доваривался в котлах, и лошадей. Лошади очень пригодились потом нашим – тащили орудия через лес. Надо ли говорить о том воодушевлении, которое захватило бойцов? И тут уж снарядов не жалели, и за шесть дней блокада была прорвана. Здесь меня первый раз ранило. С месяц я пробыл в госпитале. Осколок вынули. По Дороге жизни через Ладогу вывезли из Ленинграда.

О награждении орденом Александра Невского Константин Георгиевич узнал не сразу, а много позже, вернувшись к семье после тяжёлого второго ранения.

А после первого ранения лечился и учился, в Москве и Казани приобретал необходимые знания на курсах командного состава самоходной артиллерии.

В Челябинске получили лейтенанты новые машины, там их обкатали, пристреляли, освоили до последнего винтика. Второй фронт начался для старшего лейтенанта Пачезерцева на Курской дуге. Резервный полк главного командования 3-й армии Брянского фронта был придан первому донскому корпусу и с 5 июля участвовал в боях за Курск.

— Наступления немцев ждали, оборона — будь здоров, – продолжил свой рассказ Константин Георгиевич. – Но решили опередить их. И за два часа артподготовки передний край немцев сравняли с землей. Огонь сплошной стеной, невообразимый гул, вой, грохот. По проходам в минных полях наши самоходки устремились за донским корпусом. Он прошёл южнее Орла, затем развернулся в наступление. Фашисты сопротивлялись отчаянно, особенно досаждала нам их авиация. Только на третий день войска и танки вышли, как говорят военные, на оперативный простор. Созвали нас на небольшой совет обсудить план форсирования реки, а тут немец из облаков.

Так Константин Георгиевич оказался в госпитале в Туле, затем дальше, на восток, в Красноярск. Получил за свой последний бой второй орден Александра Невского. Звали друзья назад, в полк, но куда без ноги? Вернулся домой, к жене с дочкой. Стал работать в школе, окончил институт. Девятого мая сорок пятого радовался и плакал вместе со всеми. Тот победный день запомнился ему тем, как сразу нашлись гармошки, и заголосили бабы. Родной 596-й полк Константина Георгиевича войну окончил в Польше, в Гданьске, да только не осталось в нём тех, с кем он вместе воевал. Единицы до конца дошли — разбросало его боевых товарищей по фронтам, по госпиталям. Как-то в Тамбове встретил он однополчанина, который рассказал о гибели командира. И когда поехал Константин Георгиевич на традиционную встречу однополчан, никого из своих не увидел. А теперь уж и сам обладатель двух орденов Александра Невского и медали «За трудовое отличие», полученной на мирном фронте, Константин Георгиевич Пачезерцев остался только в памяти благодарных потомков

Н.Кармалитова.

Фото из открытых источников.

Екатерину Николаевну Винник знают многие жители города Ломоносов, включая посёлок Мартышкино, и Петергофа. Родилась она в Петергофе, а постоянно живёт в Ломоносове с 1963 года. Свою жизнь Екатерина Николаевна, можно сказать, посвятила работе с неблагополучными детьми. Сейчас она на заслуженном отдыхе. За чашкой душистого крепкого чая с калиновым вареньем из ягод собственного сада Екатерина Николаевна рассказала мне о своей семье, которая жила в Ораниенбауме (ныне город Ломоносов) в годы Великой Отечественной войны и блокады, о своей маме Лидии Яковлевне Винник (Казова), которая родилась в 1923 году.

Война. Мне кажется, что я дитя блокады, – начинает свой рассказ Екатерина Николаевна. – Голод не может бесследно пройти для потомков людей, которые голодали. О войне совсем немного и нехотя рассказывала моя мама. Тогда как мои бабушка Домна Васильевна Казова, 1909 года рождения, и две мои тётушки, Анастасия Яковлевна Казова, 1924 года рождения, и Римма Яковлевна Казова,1932 года рождения, всегда молчали. 22 июня 1941 года. Жара. Кто-то уже на пляже, а кто-то ещё только туда собирается. И вдруг, страшное известие: «Война!». Началась блокада. В Ленинграде – ужас. На улицах – трупы с вырезанными щеками и ягодицами. За мамой Лидой, как она рассказала, тоже однажды на улице гнался какой-то мужчина. Слава Богу, она смогла убежать. В блокаду бабушка пекла лепёшки из лебеды, выращивала из очистков картошку и огурцы. Прятала всё это в полу, в сарае, забрасывая листвой и землёй, чтобы никто не догадался, что там лежат продукты. Моей тёте Римме в то время было 10 лет. Мама вспоминала, как она всё-время рвала бумагу, качалась и что-то мычала. И как бабушке, у которой открылся кровавый понос, одна знакомая помогла, посоветовав принимать камфору. Бабушка потом молилась за эту женщину. Мама Лида и моя тётя Ася решили пойти на фронт. И хотя мама была старше, ей отказали: «Подрасти, девочка», а Асю взяли сразу. Потом и мама ушла на войну. И вот её отпускают на побывку в Ленинград. Пока мама была дома в отпуске – получала хлеб, а уезжая, забыла выложить хлебные карточки из кармана гимнастёрки. Бабушка плакала тогда: «Что же ты нас на голодную смерть оставила?». Вернувшись на фронт, мама попросила двух военных корреспондентов, ехавших в Ленинград, передать эти карточки бабушке. Они карточки взяли, но не передали. Мама рассказала об этом командиру, и через некоторое время военкоров тех отдали под трибунал, а потом, говорят, расстреляли. А маму ещё раз отпустили в осаждённый Ленинград с огромной фронтовой буханкой хлеба. Она по дороге ещё и малины насобирала. Потом рассказывала, что малину они собирали с однополчанами жарким летом и вдруг наткнулись на полуразложившийся труп фрица. От жуткой вони всех стало сильно рвать. Ещё мама рассказывала, как участвовала в боях. В дыму было совершенно не понятно, где свои, а где чужие. Мама была зенитчицей. И говорила, что в фильмах про женщин-военных с длинными косами всё вранье: не разрешалось на фронте носить длинные волосы. Мама ещё рассказывала про девушку рядом с собой на зенитке с огромными глазами, как эта девушка вдруг медленно разворачивается к ней спиной и падает. Осколок попал ей в голову. Чего только не приходилось маме делать на войне: стирать окровавленные гнойные бинты, оказывать помощь раненым, печатать на машинке и даже петь. Однажды маму позвали в штаб, где заставили её печатать липовые приказы о присвоении орденов некоторым офицерам – таких, каких у них ещё не было. «Не пойду: не умею», – говорила им мама. А они в ответ: «Не умеешь – научим. Не хочешь – заставим». Об этом мама вспоминала с ненавистью и отвращением. К концу войны, как она рассказывала, у тех офицеров была куча наград, а у солдат – ничего. «Что же мы и медали не заслужили?» – начали солдатики возмущаться, и тогда их тоже стали награждать. А ещё мама рассказывала, как она на танке сражалась. Совсем недолго, правда, потому что упросила потом командира дать ей другое задание. Согласна была хоть в штрафбат, хоть на расстрел. Вместе с мамой воевала женщина, у которой на глазах фрицы расстреляли её грудного ребёнка. Она немного не в себе была, но в армию её взяли. Ещё воевал казах. Мама смеялась над его шутками-прибаутками: «Чай не пил – какая сила? Чай попил – совсем ослаб» или «Мало-мало ошибку давал. Вместо «Ура» «Караул» кричал». Был момент, когда маму хотели в КГБ забрать работать, но ей удалось отказаться. Ещё мама рассказывала, что на фронте была обязательна самодеятельность. И в её полку оркестр был. И вот однажды солистка с оркестром никак не могла взять изумительно красивые высокие ноты, когда разучивали «Соловья» Алябьева. А мимо мама проходила и той солистке немного помогла – подпела. Все закричали: «Лидка, а ну иди сюда, будешь ты петь.». У мамы на войне подруга была, служила в медсанбате, где стояли огромные тёплые палатки. Так она брала маму к себе ночевать. А однажды всех скосил грипп. И наших, и немцев. Лежали все вповалку – никто не мог пошевелиться: кого хочешь голыми руками бери, только некому. Ещё мама рассказала, как они вошли в Эстонию. На хуторе, откуда немцев выгнали, обнаружили раздавленных брёвнами людей с кишками наружу – фашисты успели так постараться. Маму на хуторе местные жители любили: подкармливали, спать в тепле укладывали. Она светленькая была, так её, видно, за свою принимали. И ещё мама вспоминала, что на войне водку давали, а непьющим – шоколад. А перед большими переходами военных кормили селёдкой и не разрешали пить. Потом мама узнала, что так можно было избежать обезвоживания. И про победу мама рассказывала: «Фронт. Ночь. Все спали. И вдруг пальба, крики. Ничего не понятно. Вскочили мы все, как обезумевшие. Потом дошло до нас: «Победа.». Это всё, что я знаю о Великой Отечественной войне и о ленинградской блокаде благодаря моей маме. И когда мне кажется что-то невкусным, я думаю: «Вот этот кусочек бы в блокаду». И ем, как миленькая. Меня коробит, когда недоедают или выбрасывают хлеб или когда хлебом удобряют огород. Я мамина дочь, видимо, эти мои чувства и есть генетическая память.

Д.Сакулина.

Фото из семейного архива.

Фото сверху: Екатерина Николаевна Винник

Фото: Лаборатория солнечной астрономии ИКИ и ИСЗФ

Шесть вспышек за два дня произошли на Солнце, две из них были близки к самому высшему классу X. Специалисты пока не могут прогнозировать, повлияет ли это на Землю. Но говорят, что если магнитная буря и будет, то в воскресенье.

Как сообщается на сайте лаборатории солнечной астрономии ИКИ и ИСЗФ, 7 февраля на Солнце произошла крупная вспышка класса М, которой не хватило 20% рентгеновского излучения до высшего уровня X. За день, помимо нее, зафиксировано еще четыре вспышки М класса, но уже не такие мощные. Также накануне, 6 февраля, средства слежения зарегистрировали одну вспышку. Ей тоже присвоили класс М, хотя она почти достигла X.

«Взрыв выглядит пока как близнец вчерашней вспышки. По данным телескопических наблюдений, местом высвобождения энергии является та же область, по-прежнему расположенная в зоне влияния на Землю. На настоящий момент предполагается, что вчерашнее событие не приведет к последствиям для Земли. Никаких оснований утверждать обратное пока нет. Про сегодняшнюю вспышку, разумеется, пока ничего не понятно», — пишут астрономы.

Они уточняют, что если выброс вещества случится, то магнитную бурю можно ждать во второй половине воскресенья, 9 февраля. На данный момент бури не ожидаются, магнитосфера в выходные должна быть спокойна. Ближайшую активность в ней прогнозируют только в конце месяца, 27 и 28 февраля.