Екатерину Николаевну Винник знают многие жители города Ломоносов, включая посёлок Мартышкино, и Петергофа. Родилась она в Петергофе, а постоянно живёт в Ломоносове с 1963 года. Свою жизнь Екатерина Николаевна, можно сказать, посвятила работе с неблагополучными детьми. Сейчас она на заслуженном отдыхе. За чашкой душистого крепкого чая с калиновым вареньем из ягод собственного сада Екатерина Николаевна рассказала мне о своей семье, которая жила в Ораниенбауме (ныне город Ломоносов) в годы Великой Отечественной войны и блокады, о своей маме Лидии Яковлевне Винник (Казова), которая родилась в 1923 году.
Война. Мне кажется, что я дитя блокады, – начинает свой рассказ Екатерина Николаевна. – Голод не может бесследно пройти для потомков людей, которые голодали. О войне совсем немного и нехотя рассказывала моя мама. Тогда как мои бабушка Домна Васильевна Казова, 1909 года рождения, и две мои тётушки, Анастасия Яковлевна Казова, 1924 года рождения, и Римма Яковлевна Казова,1932 года рождения, всегда молчали. 22 июня 1941 года. Жара. Кто-то уже на пляже, а кто-то ещё только туда собирается. И вдруг, страшное известие: «Война!». Началась блокада. В Ленинграде – ужас. На улицах – трупы с вырезанными щеками и ягодицами. За мамой Лидой, как она рассказала, тоже однажды на улице гнался какой-то мужчина. Слава Богу, она смогла убежать. В блокаду бабушка пекла лепёшки из лебеды, выращивала из очистков картошку и огурцы. Прятала всё это в полу, в сарае, забрасывая листвой и землёй, чтобы никто не догадался, что там лежат продукты. Моей тёте Римме в то время было 10 лет. Мама вспоминала, как она всё-время рвала бумагу, качалась и что-то мычала. И как бабушке, у которой открылся кровавый понос, одна знакомая помогла, посоветовав принимать камфору. Бабушка потом молилась за эту женщину. Мама Лида и моя тётя Ася решили пойти на фронт. И хотя мама была старше, ей отказали: «Подрасти, девочка», а Асю взяли сразу. Потом и мама ушла на войну. И вот её отпускают на побывку в Ленинград. Пока мама была дома в отпуске – получала хлеб, а уезжая, забыла выложить хлебные карточки из кармана гимнастёрки. Бабушка плакала тогда: «Что же ты нас на голодную смерть оставила?». Вернувшись на фронт, мама попросила двух военных корреспондентов, ехавших в Ленинград, передать эти карточки бабушке. Они карточки взяли, но не передали. Мама рассказала об этом командиру, и через некоторое время военкоров тех отдали под трибунал, а потом, говорят, расстреляли. А маму ещё раз отпустили в осаждённый Ленинград с огромной фронтовой буханкой хлеба. Она по дороге ещё и малины насобирала. Потом рассказывала, что малину они собирали с однополчанами жарким летом и вдруг наткнулись на полуразложившийся труп фрица. От жуткой вони всех стало сильно рвать. Ещё мама рассказывала, как участвовала в боях. В дыму было совершенно не понятно, где свои, а где чужие. Мама была зенитчицей. И говорила, что в фильмах про женщин-военных с длинными косами всё вранье: не разрешалось на фронте носить длинные волосы. Мама ещё рассказывала про девушку рядом с собой на зенитке с огромными глазами, как эта девушка вдруг медленно разворачивается к ней спиной и падает. Осколок попал ей в голову. Чего только не приходилось маме делать на войне: стирать окровавленные гнойные бинты, оказывать помощь раненым, печатать на машинке и даже петь. Однажды маму позвали в штаб, где заставили её печатать липовые приказы о присвоении орденов некоторым офицерам – таких, каких у них ещё не было. «Не пойду: не умею», – говорила им мама. А они в ответ: «Не умеешь – научим. Не хочешь – заставим». Об этом мама вспоминала с ненавистью и отвращением. К концу войны, как она рассказывала, у тех офицеров была куча наград, а у солдат – ничего. «Что же мы и медали не заслужили?» – начали солдатики возмущаться, и тогда их тоже стали награждать. А ещё мама рассказывала, как она на танке сражалась. Совсем недолго, правда, потому что упросила потом командира дать ей другое задание. Согласна была хоть в штрафбат, хоть на расстрел. Вместе с мамой воевала женщина, у которой на глазах фрицы расстреляли её грудного ребёнка. Она немного не в себе была, но в армию её взяли. Ещё воевал казах. Мама смеялась над его шутками-прибаутками: «Чай не пил – какая сила? Чай попил – совсем ослаб» или «Мало-мало ошибку давал. Вместо «Ура» «Караул» кричал». Был момент, когда маму хотели в КГБ забрать работать, но ей удалось отказаться. Ещё мама рассказывала, что на фронте была обязательна самодеятельность. И в её полку оркестр был. И вот однажды солистка с оркестром никак не могла взять изумительно красивые высокие ноты, когда разучивали «Соловья» Алябьева. А мимо мама проходила и той солистке немного помогла – подпела. Все закричали: «Лидка, а ну иди сюда, будешь ты петь.». У мамы на войне подруга была, служила в медсанбате, где стояли огромные тёплые палатки. Так она брала маму к себе ночевать. А однажды всех скосил грипп. И наших, и немцев. Лежали все вповалку – никто не мог пошевелиться: кого хочешь голыми руками бери, только некому. Ещё мама рассказала, как они вошли в Эстонию. На хуторе, откуда немцев выгнали, обнаружили раздавленных брёвнами людей с кишками наружу – фашисты успели так постараться. Маму на хуторе местные жители любили: подкармливали, спать в тепле укладывали. Она светленькая была, так её, видно, за свою принимали. И ещё мама вспоминала, что на войне водку давали, а непьющим – шоколад. А перед большими переходами военных кормили селёдкой и не разрешали пить. Потом мама узнала, что так можно было избежать обезвоживания. И про победу мама рассказывала: «Фронт. Ночь. Все спали. И вдруг пальба, крики. Ничего не понятно. Вскочили мы все, как обезумевшие. Потом дошло до нас: «Победа.». Это всё, что я знаю о Великой Отечественной войне и о ленинградской блокаде благодаря моей маме. И когда мне кажется что-то невкусным, я думаю: «Вот этот кусочек бы в блокаду». И ем, как миленькая. Меня коробит, когда недоедают или выбрасывают хлеб или когда хлебом удобряют огород. Я мамина дочь, видимо, эти мои чувства и есть генетическая память.
Д.Сакулина.
Фото из семейного архива.
Фото сверху: Екатерина Николаевна Винник
